Юлия Косорукова, Галина Бедненко. Философия культуры Нью-эйдж как часть мира постмодернизма

Предпосылки возникновения нью-эйджа

Движение нью-эйдж (New Age — новый век, новая эра) на сегодняшний день является одним из самых заметных и быстроразвивающихся религиозных направлений, заполняющих западное идеологическое пространство. Это уникальная религия, и будучи явлением глобальным, захватывающим несколько континентов, она вмещает в себя многие системы верований вплоть до частных, «индивидуальных» религий отдельных общин и учителей. У течения нет единого центра (или даже сети центров), нет организации, догматики, нет общепринятой формы богослужения и устоявшейся терминологии. Движение представляет собой множество культов, имеющих общую идейную основу (связанную с верой в наступление для человечества новой постхристианской эры — эры Водолея) и открытых для взаимовлияния. О причинах этой множественности и открытости мы еще скажем, а пока хотелось бы коснуться предпосылок возникновения нью-эйджа и тех условий, в которых происходило его зарождение.

Крах христианской космологии и торжество светской этики

Одной из основных предпосылок возникновения и быстрого распространения нового движения является фактический крах христианской космологии. Хотя нью-эйдж позднее и воспользовался ослаблением христианства, но историческая победа над последним была достигнута прежде всего материалистической наукой и заместившим религиозную мораль светским гуманизмом. Нью-эйдж лишь прошел по проложенной ими дороге.

В Новое время христианский взгляд на мир начал стремительно терять популярность и стремительно вытесняться новой научной парадигмой. Наука становится новой религией, фигура ученого, творящего объяснимые и воспроизводимые чудеса, приобретает невиданное прежде влияние. Слова известного физика XIX века Д. Тиндаля очень точно выражают настрой того времени: «Непоколебимая позиция науки может быть выражена в нескольких словах: мы требуем и мы вырвем у теологии всю область космологической теории[2]«. Область была успешно вырвана, и ученые де-факто приобрели статус жрецов западного мира — именно они были наделены полномочиями говорить о происхождении мира и его устройстве. Бог был повержен, а на его место возведен Человек. И это означало торжество светского гуманизма как новой этики, провозглашающей людскую жизнь, свободу и пользу высшей ценностью. Религии прочили неизбежную гибель — казалось, вера в Бога, в божественный промысел была подорвана необратимо и лишь недостаточное просвещение масс мешало ей окончательно отмереть.

Кризис христианства продолжается и в настоящее время: многие люди становятся «условными» христианами, но религия как таковая вполне жива. Кроме того, родственные ему авраамические религии — иудаизм и ислам — даже переживают некоторый подъем. Почему так происходит? Ученые, современные жрецы научного материализма, вместе с академиком В. Гинзбургом утверждают: «То обстоятельство, что верующих ещё много, объясняется, в первую очередь, тем, что огромное большинство из 6 млрд людей, обитающих на Земле, необразованны и далеки от науки. Видеть летающие самолеты, слушать радио и смотреть телевизор — ещё недостаточно для того, чтобы приобщиться к современной цивилизации. К тому же даже так называемая гуманитарная интеллигенция, в общем, образована весьма односторонне, и её представители в отношении естественнонаучных знаний нередко ещё находятся на средневековом уровне»[3], как будто религиозная вера — это исключительно вина инерции общественного сознания.

Существует, однако, иной, более содержательный и правдоподобный ответ на этот вопрос. Вера в Бога и Божественный промысел предполагает, что творение мира и его существование имеет цель и смысл. И в этом случае существование (каждого!) человека также имеет цель и смысл, не связанные напрямую с воспроизводством вида и интересами общества. До того момента как ученые-материалисты не стали своеобразным духовенством западного мира, это положение сомнению не подвергалось, но торжество новой парадигмы совершенно преобразило наше представление о смысле жизни. Этот фундаментальный вопрос человеческого существования, на который религия многие столетия отвечала четко и вразумительно, наука просто проигнорировала. Это не вписывалось в новую ценностную модель. Чудо появления мира стало объясняться самостоятельным развитием материи — она самоорганизовалась, и получилась жизнь, затем жизнь еще раз самоорганизовалась, и в результате эволюции получился человек. Таким образом, была предложена новая этическая система координат, при которой смысла в существовании человека оказывалось не больше, чем в существовании баобаба. Разве что первый мог получить от жизни больше удовольствий. Светский гуманизм отверг ценность вечной жизни и души, а взамен предложил иные высшие ценности — земную жизнь и тело. Земная, телесная природа человека (которая наукой признавалась) была поставлена выше души и духа (они наукой не обнаруживались). Вся иерархия ценностей была перестроена.

Иными словами — новое жречество принесло новую этику (светский гуманизм), и западный мир «продал душу» за прогресс и даруемый им комфорт. Религия потерпела поражение, а наука вместо осмысленного бытия и стяжания благодати предлагала стяжать совсем другие, большей части материальные вещи. Пока была сильна вера в то, что разумная организация жизни, образование и прогресс осчастливят человечество, этого было достаточно. Но как только эти убеждения пошатнулись, у многих возникло желание «уравновесить» материализм цивилизации, попытаться откорректировать взятый Западом курс. И это естественное желание масс не в последнюю очередь способствовало успеху течения нью-эйдж.

Фундаментальная реорганизация западных ценностей была не столь заметной на фоне всеобщего восхищения открывающимися перед человечеством перспективами. Ожидания в целом были очень позитивными, люди ждали от эпохи Прогресса достижений головокружительных высот мысли и духа. Созидался совершенно новый западный мир, наконец-то обращенный, как казалось, к человеку и его потребностям. Понадобились две мировые войны с невиданным доселе масштабом разрушений и количеством жертв, чтобы позитивный настрой схлынул, и просвещенному Западу стало ясно, что торжество науки и гуманизма несколько откладывается. Никогда в своей истории мир не сталкивался со столь масштабными военными кампаниями, с такой дикостью и безумием уже вроде бы высокоразвитых народов. И возникновение нацистского оккультизма не было случайным. Но до первой мировой войны складывалась именно такая ситуация: новая научная парадигма восторжествовала, и предложенная светским гуманизмом система ценностей стала доминирующей на западе. Это означало, с одной стороны, то, что жизнь человека была лишена важного смысла, а доминирующая религия сильно дискредитирована в глазах образованных людей того времени, но с другой — общество было полно надежд на будущее.

Метод откровения как инструмент мистического индивидуализма

Во многих публикациях, посвященных европейскому мистицизму конца XIX — первой трети XX века, говорится, что всплеск мистических учений и их развитие явилось реакцией на грубый материализм и рационализм, попыткой их уравновесить, «исправить», и никаких иных разногласий с наукой не предполагалось. В некотором роде это так — торжество прогресса обеспечивалось довольно топорными действиями нового капиталистического общества, и многие ощущали крайнюю несправедливость и «неправильность» подобной ситуации. Но со стороны науки вопрос был лишь в методах познания. В случае мистиков основным методом было получение откровения от некого сверхъестественного существа (Бога, божества, ангела, иного духа или, например, махатмы), и он с рациональной парадигмой был категорически несовместим. Более того — когда наука воевала с религией и одерживала верх, то ее удар не в последнюю очередь был направлен на христианскую мистику и метод откровения, где с Авраамом и Моисеем говорил Бог, а Мухаммед получил Коран от архангела Гавриила.

Тем не менее, означенный метод стал центральным пунктом программы многочисленных мистиков и оккультистов, которые, не сдерживаемые более рамками традиционных религиозных форм, довольно быстро получили множество откровений от самых разных существ и основали множество организаций и орденов, призванных полученные знания хранить, интерпретировать и нести в массы. На заре эпохи нью-эйджа в методах эзотериков не было ничего революционного — возможно (и даже наверняка), большинство новых пророков разделяли современные им идеалы (величие человека, свободное исследование, прогресс), но их главный метод восходил к известной беседе Бога с Авраамом. И это необходимо иметь в виду, когда представители мистических учений говорят про научное исследование в своей области или же про то, что наука пренебрегает сверхъестественным. Мистицизм невозможен без откровения, а мистический опыт произвольно и идентично совершенно невоспроизводим. Об этом свидетельствует, к примеру, известная еврейская мистическая легенда о четырех мудрецах, которые вошли в Сад мудрости: «Бен Аззай взглянул и умер… Бен Зома взглянул и повредился [рассудком]… Ахер вырубил деревья [т.е. перешел к язычникам]… а рабби Акива вошел с миром и вышел с миром»[4].

Персональный опыт веры и прежде был важным в религии, но никогда прежде он не был центрирован на самом себе и никогда раньше не напоминал «сферического коня в вакууме». Принципиальное отторжение догматов оказалось вещью обоюдоострой, поскольку сделало практически невозможной выработку терминологии и, соответственно, сильно затруднило диалог адептов и установление горизонтальных связей. В результате — критическое мышление становится совершенно непопулярно, а заимствовать идею оказывается проще и естественнее, чем обсуждать. В учении, где каждый (хотя бы потенциально) сам себе пророк и каждый ориентирован на личную правду, даже незначительное религиозное объединение обречено на раскол — который, в свою очередь, не несет никаких потерь и трагедии, поскольку никто не озабочен границами: можно состоять в нескольких ньюэйджевских сообществах, активно интересоваться еще десятком, и это не только будет нормально, но и послужит свидетельством широты взглядов. Предельная фрагментация идеологического поля нью-эйджа делает влияние этого течения почти всепроникающим, но крайне рассеянным: количество людей, разделяющих ключевые принципы, огромно, но сами эти принципы делают невозможным даже формирование собственной интеллектуальной элиты, не говоря уж об элементах ее организации. Да и сама идея объединения сомнительна — если нет единой Истины, а есть лишь бесчисленное количество самоценных мнений, то обсуждения или полемика (даже при некотором согласии в терминах) превращаются в способ провести время. Однако если отсутствие организации в условиях атомарного общества может казаться ненужным, то отсутствие элиты все-таки представляет некоторую проблему — масса адептов не имеет перед глазами ни интеллектуальных, ни духовных образцов или, точнее, имеет претендентов на оные в таком количестве, что впору хвататься за голову.

Подводя предварительные итоги, мы можем заключить, что почва для нью-эйджа формировалась и удобрялась именно так — утрата влияния одной старой религии (христианства) вызвала к жизни очень много религий новых. Материалистическая научная мысль при этом новом урожае чудес оказалась в положении Геракла перед Лернейской гидрой. Быстрое развитие мистических (теософия, ариософия) и псевдонаучных учений (космизм) в самых разнообразных формах на рубеже XIX — XX веков, по сути, заложило основы нью-эйджа. Новые мистики обратились к затухающей западной эзотерической традиции и принялись за адаптацию последней к новому времени: откровения древних восточных или языческих богов удивительным образом сочетались с идеями гуманизма и научными открытиями. Центральными идеями были свобода личности, ее всестороннее развитие (что иногда опиралось на идеи эволюции) и антихристианский пафос. При этом демонстративный антидогматизм нью-эйджа выливается в лабильную готовность пересматривать свои принципы, как только возникнет в этом нужда. Богословы оказались не готовы к такому развитию событий — при смене парадигмы они лишились научной базы, потерпели грандиозное поражение и оказались просто вытеснены с этого поля.

Недоумение христианских богословов относительно безудержного роста числа сект, мистических культов и распространения оккультных учений вполне оправданно, но на настоящий момент сильно затянулось. Этот кризис христианства не преодолен — космология пребывает все в том же сложном и сомнительном положении, в котором она находилась в XVIII и XIX веках. В большинстве вопросов мироустройства христианские богословы вынуждены апеллировать к современной науке, которая, как известно, не признает ни Бога, ни бессмертной души, ни искупления грехов, ни ангелов, ни бесов, ни всего прочего. В вопросах же этических христианская мораль интенсивно подавляется светским гуманизмом. В дополнение к уже имеющимся реформам от христианских церквей требуют все больших и больших уступок в виде, например, женского священства, отказа от целибата в католической Церкви, разрешения абортов и венчания однополых пар.

Основа идеологии Новой Эры

Ожидание и описания эпохи нью-эйджа (другое сложившееся наименование — эра Водолея) основаны на понятии астрологической эры (или прецессионного года). Точка весеннего равноденствия очень медленно движется против хода зодиакальных созвездий (именно созвездий, а не знаков), и существует мнение, что смена ею своего положения в созвездии несет человечеству значительные культурные и цивилизационные изменения. Точную дату наступления эры Водолея вычислить невозможно, так как границы созвездий (в отличие от знаков зодиака) условны. Как по срокам, так и по сути ожидающих людей изменений у различных авторов, представляющих нью-эйдж, нет согласия. Среди общих условий, как правило, называют всеобщий мир на Земле, прекращение войн и объединение наций в единое человечество, уничтожение религиозных различий и объединение всех религий в одну, устранение противоречий между наукой и духовной сферой и, как следствие, — достижение человечеством невиданного доселе технического и духовного уровня развития. Предполагается также, что каждый человек перестанет быть зависимым от общества и обретет внутреннюю свободу. Разные авторы расходятся во мнении, что это такое, а также во взглядах на структуру общества будущего. Свободный индивид отринет стесняющую его власть структур и организаций; дух и тело, по замыслу, уравняются в правах — и это завуалированная полемика с «принижением» телесного в христианстве. Часть авторов добавляет сюда еще и зависимость вхождения человека в новую эру (или успешной адаптации к условиям) от его духовного уровня (критерии определения духовного уровня не уточняются). В этих характеристиках можно заметить черты утопий, мечтаний о построении рая на Земле, причем акцент на отделении достойных от недостойных делается или нет (согласно предпочтениям конкретного автора), но недостойным места в новой эре однозначно не будет. Заметим, что в подобных описаниях царит дух научно-фантастического романа или утопии.

Вариации идеологии нью-эйдж в настоящее время могут быть обнаружены почти где угодно: человек заявляет себя христианином, но при этом не посещает церковь и придерживается мнения, что все религии равны и говорят, в сущности, об одном и том же (например, о «духовных уровнях», «общечеловеческих ценностях» и пантеизме). В этом случае здесь легко можно определить стихийного приверженца нью-йджа, даже если он никогда не слышал такого слова.

Теософия как идеологическая основа течения нью-эйдж

Cреди признанных идеологов — основателей направления следует в первую очередь назвать А. Бейли[5] и ее вдохновительницу и учителя Е. Блаватскую. Для российского течения также чрезвычайно важна роль четы Рерихов и их наследия в виде учения Агни-йоги. Следует упомянуть находящегося формально совсем на другом полюсе А. Кроули с его теорией Нового Эона: отличие его философии в демонстративном отрицании этики, крайнем индивидуализме и исключительном значении воли в личной эволюции.

В своей основе философская база нью-эйджа — это, несомненно, теософия. Алиса Бейли и последующие «ньюэйджевцы» взяли далеко не все идеи Е. Блаватской (например, теория рас не получила развития и распространения в рамках нью-эйджа, но была подхвачена ариософией, из которой вырос германский оккультизм нацизма), однако очень многое переняли с незначительными искажениями. Приведем главные положения теософии, отраженные в трудах Е.П. Блаватской, а затем плавно перекочевавшие в основную идеологию нью-эйджа и по сию пору являющиеся основами этого течения:

1. Опора на личный эзотерический опыт в богопознании и богообщении, на личные внесистемные интерпретации (в религиозной традиции это обычно определяется как субъективные ощущения, иллюзии или галлюцинации, которые не имеют веса до интерпретации авторитетами или признания религиозной общиной) вне всякой опоры на традиционные формы.

2. Декларация тождественности смысла всех религиозных символов; отсюда следуют обилие смелых экспериментов с объединением и наложением символов разных эпох и народов и важнейшая для нью-эйджа тема единства религий.

3. Пантеизм: непроявленный Абсолют творит из самого себя, следовательно, все, что есть в проявленном мире — части Бога/Абсолюта. У многих авторов из этого вытекает тождественность Бога и Воплощенного Мира. И, как следствие, это дает стирание границ между духовным и телесным, различий между воплощенной и невоплощенной душой, со всеми вытекающими странными выводами («на самом деле смерти нет», «все зависит от самосознания» и т.д). Отчасти поэтому в нью-эйдже существует известная сложность с восприятием личного Бога авраамических религий — его путают с грубым антропоморфизмом (авторитарный старичок на облачке), в то время как базовая для христианства идея трансцендентности Бога вызывает трудности в понимании.

4. Провозглашение личной эволюции как цели жизни человека (именно отсюда берут начало все рассуждения о «духовных уровнях» индивидуумов) и приближение человека к Богу (при этом не к лично активному по отношению к человеку Богу, как в авраамических религиях, а к безличному Абсолюту) лишь собственными усилиями.

Идея «личной эволюции» как достижения идеальной личностной или социальной гармонии пустила корни и в современных направлениях психологии и психотерапии, также ориентированных на субъективный индивидуализм в противоположность объективной и сложной, а кроме того, переменчивой реальности. И в этой области мы можем наблюдать бурный рост гибридного новообразования, «психологической эзотерики» или «эзотерической психологии», одного из подвидов того же нью-эйджа, с его эклектикой систем и блаженных суеверий, с «прекрасным внутренним миром», подменяющим реальность.

5. Вера в карму и множественность жизней (сами понятия взяты из индуизма и буддизма, однако уже у Е. Блаватской их суть и смысл искажены — заключенность человека в колесо сансары представляется благом для постоянно эволюционирующего и стремящегося к бессмертию индивидуума).

6. Стирание грани между человеческим и божественным. Человек в нью-эйдже невинно (то есть без осознавания иерархических уровней бытия, обычно весьма отчетливо прописанных в сложившихся мистических и религиозных традициях) богоподобен, а реализация своей божественной сущности идет через личную эволюцию.

7. Представление об эволюции (историческом преображении) всего человечества и совершенной неизбежности всеобщего светлого будущего, что напоминает традицию утопий.

8. Провозглашение теософии сутью всех религий и духовных эзотерических смыслов. Именно на это объединяющее, всепоглощающее и всепримиряющее начало сейчас претендует нью-эйдж. Это течение умудряется не противоречить ничему, кроме абстрактного «догматизма». Его неестественное миролюбие оказывается всеядностью, готовностью профанировать, пожрать и переварить любую другую систему, как это происходит с буддизмом, как это происходит с каббалой.

В ряде этих пунктов мы можем проследить связь идей победившего гуманизма, поставившего человека на место Бога, с популярным тогда эволюционизмом. Свобода личности, ее самовыражение и творчество были вершиной пирамиды ценностей гуманизма. Учение Блаватской отражает этот важный момент, позволяя увидеть удивительное соответствие теософии доминирующей идеологии того времени. Что касается эволюционизма, то даже если не касаться расовой теории (которая дискредитировала себя в идеях и тем более деяниях нацизма), он в практике нью-эйджа закрепился в виде представления о духовных уровнях. Различиями в оных ньюэйджевцы пытаются объяснять очень многие вещи, так же как до этого современники Блаватской объясняли культурные различия «недоразвитостью» некоторых рас. Неторопливый подъем (с учетом множественности жизней) по лестнице духовных уровней при крайне заботливом отношении к индивидуальности — вот что должно было заменить западному человеку тяжелое, требующее выбора «здесь и сейчас» стяжание благодати и вечную жизнь христианства.

В контексте эволюционизма реинкарнация стала восприниматься западными адептами положительно и даже с восторгом — не как многовековая погруженность в невежество и земные страдания, а как возможность «продлить» жизнь, одновременно эволюционируя. Тут мы должны уточнить, что идея метемпсихоза (переселения душ) существовала и в иных религиозно-мистических течениях, от уже почивших пифагорейства и неоплатонизма до ныне здравствующей каббалы в иудаизме, но в нью-эйдже она заимствована из индуизма и буддизма через теософию. Фактически люди Запада, изымая для своих нужд понятия индуизма и буддизма, вовсе не ставили задачу как можно быстрее разорвать цепь рождений, а рассматривали реинкарнацию как привлекательное обещание «другой жизни», где можно начать все сначала. Индуистский безличный закон кармы как причинно-следственной связи, по сути, стал противопоставляться традиционному «закону Бога», известному со времен Авраама. Разница в том, что при упоминании о «грехе» и «карающей деснице господней» в среде «новых мистиков» принято смеяться и острить, а при словах «кармический долг» и «плохая карма», наоборот, сохранять возвышенную серьезность.

Таким образом, проницательный наблюдатель может определить, что, хотя собственно сама Елена Блаватская и ее идеи сейчас малопопулярны, но именно в нью-эйдже дело ее живет и побеждает. Именно она, нимало не смущаясь, решила, что все религии искажены нерадивыми последователями (это и по сей день популярный аргумент) и что именно она сможет объяснить то, что и как нужно подправить в понимании священных текстов. Такое дерзновение было встречено с энтузиазмом, и ревизии подобного рода в рамках нью-эйджа стали почти хорошим тоном.

Нью-эйдж как постмодернизм в религии: религия-конструктор

Мы уже упоминали о методе получения знаний путем откровения, который составляет основу мистики. Но в методиках интерпретации (будь то откровения духов, тексты или индивидуальный сверхъестественный опыт) присутствует одно базовое и характерное отличие нью-эйджа от других, прежде всего традиционных религий и идеологий. Это исключительная, главенствующая роль интеллектуальных методов постмодернизма. Именно тесная связь и переплетенность с постмодернизмом позволяет говорить о взращивании в рамках этого течения нового типа мышления, противоположного традиционному.

Если выше мы говорили об истоках и предпосылках идеологического течения, его содержании, базовых теориях и отвечали на вопрос «Что это?», то выявление связей с постмодернизмом больше имеет отношение к вопросу «Как это происходит?». Мозаичность структуры, эклектика, деструкция, релятивизм (относительность истины, добра и зла), широчайшее использование готовых форм (вне их смысла и исторического контекста) — вот те отличительные черты, которые позволяют определить это течение как постмодернизм в религии.

Принятие постмодернистского мышления и стиля в сфере религии, идеологии или науки приводит к масштабным заимствованиям, отсылкам к традиционным текстам, научным идеям и религиозным учениям при общем неприятии традиционных форм их существования и развития. Например — учению Христа дается положительная оценка, используются элементы идеологии, обильно цитируется и Евангелие, и Ветхий завет, но соответствующая система ценностей замалчивается, роль Церкви как проводника этого учения, как реализующей силы отрицается и отторгается. Отвержение традиционных форм дает в распоряжение ньюэйджевца огромное количество «материала» (идей, авторитетных источников, техник, артефактов) разных культур и эпох. И это изобилие подводит нас к центральной ценности в нью-эйдже — свободе интерпретации известного материала в соответствии со своей картиной мира и личными приоритетами как важной форме индивидуального творчества и самореализации. Как направление оно уникально именно тем, что выдает не цельное и стройное учение, а набор-конструктор «Сделай сам» или же мозаику «Сложи, как считаешь правильным». При этом вполне допускается возможность пополнения этого набора любыми другими произвольно избранными кусочками. С точки зрения добавления материала свобода адепта почти безгранична, поле для его творчества беспредельно. Теоретически каждый может придумать «своего» бога (и быть его пророком), «свою» космогоническую и космологическую модель, как бы выкладывая мозаику идей, фактов, субъективных ощущений.

Ситуация усугубляется тем, что далеко не все адепты осознают разницу между знанием и информацией. Однако знание, в отличие от информации, имеет структуру. Разница такая же, как между готовым домом и грудой стройматериалов — для создания жилища мало сложить плиты, кирпичи, трубы и рубероид в один красивый коллаж; их придется очень аккуратно собрать в строго определенном порядке. Поэтому в большинстве случаев нет никакого толка в обилии информации (в том числе и «эзотерической»), если человек не имеет навыка систематизации и внятного набора понятий. Постмодернизм как стиль мышления хорошо работает лишь с разборными конструкциями, потому информация в нью-эйдже ценится гораздо выше системы знаний. Однако, как говорится в старом советском фильме, «нет ничего невозможного для человека с интеллектом»… Известно о деятелях XX века, придумавших свою религию — это Рон Хаббард, основатель дианетики, это также Джеральд Гарднер, один из родителей Викки. Таковой процесс является для многих если не смыслом жизни, то, по крайней мере, созданием направляющих для личностного развития и духовного роста. Ведь если индивиду ясно, «каков бог», каковы его намерения относительно людей в целом и как устроен мир, то, разумеется, и собственный путь видится гораздо яснее. Последнее, конечно же, справедливо не только для последователей нью-эйджа, но и для последователей других религий.

Однако есть нюанс, который позволяет взглянуть на явление немного иначе. Как уже отмечалось, в отличие от ряда традиционных систем, у адепта нью-эйджа практически нет ограничений по используемому материалу (что, конечно, дает достаточно свободы хорошо образованному и эрудированному человеку), но стиль мышления должен быть именно постмодернистским. Он же предполагает отрицание рамок, деструкцию, стиль интеллектуальной игры, релятивизм.

Именно в выборе техник интерпретации и стиля мышления заканчивается свобода. Все имеющееся изобилие материала протаскивается через игольное ушко одного лишь интеллектуального течения (справедливости ради скажем, что именно через это ушко верблюды могут проходить шеренгами). Однако многие наблюдатели или же участники вовсе не замечают тех ограничений, которые накладывает постмодернизм в качестве стиля мышления, или же не считают подобные ограничения недостатком. Так работа крупных европейских оккультистов и эзотериков дали нью-эйджу теоретическую основу, а постмодернизм — интеллектуальный метод.

Позитивное мышление, магический инструментализм и инфантилизация

Большинство современных ответвлений нью-эйджа используют три безусловно привлекательных инструмента препарирования реальности. Это позитивное мышление, магический инструментализм и инфантилизация сознания и поведения. Позитивное мышление дает возможность отстраняться от проблем, «верить в лучшее» и не задумываться о трудностях, например, не строить планов по их разрешению. Оно также «помогает справляться» с внутренними конфликтами путем их вытеснения. Дальнейшее его развитие идет разными путями и связывается в ряде течений и практик с магическим инструментализмом: в этом случае субъект пытается «активным образом» воздействовать на свою судьбу, сильно и твердо желая чего-либо или, наоборот, демонстративно отказываясь от желанной цели в надежде обмануть мироздание.

Магический инструментализм нью-эйджа использует не таинственные ингредиенты колдуний и не сложные ритуалы оккультистов, а обыденную деятельность разума, эмоций и привычек обывателя, которым придается сакральное значение. Думать о чем-то «правильным образом» или «делать, не привязываясь к цели», чувствовать что-то или не чувствовать, придумывать и совершать простейшие символические действия в суеверном ожидании удачи и счастья и т.д. оказывается магическим актом. Здесь отличие нью-эйджа от бытовой магии именно в индивидуальности придуманных обрядов или же в сугубо ментальном (умозрительном, а не действенном) его воплощении. Завершает триаду ходовых инструментов инфантилизация сознания и поведения. Первое легко достигается ориентацией на приятные чувства как эквивалент духовности («блаженство», «радость и счастье» и т.д. вне зависимости от способа их достижения или качества) и на приоритет впечатлений (ощущений, эмоций, переживаний и чувств) вместо постепенной организации когнитивного пространства в результате выборов и решений внутреннего диалога. Второе активно поддерживается идеологами и лидерами «асоциальных» направлений развития духовности как общий способ быть «независимым» от тщеты бренного и лукавого мира, полного лживой искусственности: «дай людям то, что они хотят, не делай, а изобрази делание», «избегай серьезности, ты перестанешь быть радостным как дитя», «не связывай себя обязательствами» и т.д.

Нью-эйдж преимущественно предлагает приоритет чувств над разумом, сердца над хладной головой, впечатлений над осмыслением, текущего момента «здесь и сейчас» над памятью и целевыми задачами. Чем выше степень неизвестности материала, тем больше опасности принять фантазию за реальность. Сила воображения (под предводительством авторитетного наставника) трансформирует не только малоизвестную мировую историю и суть экзотических религий, но и личную историю последователя. Неудивительно, что во многих течениях следует «отказаться от личной истории» или «взглянуть на себя другими глазами», обычно с обесцениванием прежних целей, достижений и радостей, какими бы они ни были, и идеализацией других, произвольно выбранных в соответствии с текущей идеологией духовного лидера.

Этот метод «нового взгляда на свою жизнь» в сочетании с обесцениванием реальности в угоду представлению об идеалах и достижимом для любого человека счастье сильно повлиял на современную психотерапию и в известной степени развратил ее. В сочетании с исключительным вниманием к детству и детско-родительским отношениям клиентов (это наследство психоанализа) методы практического инструментализма, направленные на удовлетворение инфантильной и потребительской веры во «все лучшее для клиента», причем не прямыми, а символическими и очень опосредованными способами (наследство уже аналитической психологии), поставили современную психотерапию на грань с ньюэйджевой эзотерикой.

Существует и другая крайность. Иллюзии непременной достижимости личного счастья противостоит фатальная обреченность связанности со всеми деяниями семьи и рода. Это взлет маятника нью-эйджевой психологии (такой же всеядной и падкой на впечатления, как и все массовое течение нью-эйдж) прочь от индивидуализма и веры в счастливое будущее. Речь идет о популярной сформировавшейся на стыке христианской идеологии, архаических верований, а также практик групповой психотерапии и спиритуализма технике системной семейной расстановки по Б. Хеллингеру. В ней структура семьи и рода рассматривается как единый организм с непреложными (заданными родоначальником учения) правилами. Зачастую это приводит к безумной оргии бессознательных фантазий участников действа: о семейных инцестах, детоубийствах, адюльтерах, абортах — часто на фоне феерических исторических событий. Однако и это восприятие, обусловленное в наибольшей степени прошлым (как и все потомки психоанализа), оказывается отказом от реального вызова настоящей жизни. Вновь мы видим завороженность глубинами не столько Истории, сколько Бездны Бессознательного. Унаследованная от эпохи Просвещения привычка обнаружения «белых пятен» здесь оказывается ловушкой для безудержной фантазии.

Можно подумать, что между индивидуалистичностью нью-эйджа и соборной архаикой расстановок есть противоречие, но это не так. Индивидуалистичность пропагандируется как часть идеологии, но в рамках практической групповой работы она оказывается обманчивой: единственным авторитетом такой группы будет ее лидер, ведущий, аналог гуру; в то время как у группы нет никакой опоры на базовую систему представлений или знаний, кроме той, что дает «глава общества». Массовость потребления «духовной пищи» сильно снижает требования к теории и самим методам. Наиболее ходовыми товарами оказываются известное имя, вера в чудеса и «пожирание впечатлений», наиболее редкими — представление о единых методах или критериях истинности результатов, сохранение и развитие социальной адаптивности.

«Человек нью-эйджа» бежит от реальности прочь. Дауншифтинг — его социальный идеал, в то же время существование его течений экономически целиком зависит от адептов, все еще сохраняющих тесную связь с обыденной действительностью. Для последних это сиюминутное вкушение экзотических лакомств, которое не должно стать привычным или трудноперевариваемым, да и никто не ставит такой задачи. Побеги в духовность по большей части предназначены быть легкими, быстрыми, не оставлять следов, но требовать возвращения к ним; при этом не обязательно к одному и тому же методу или течению — в нью-эйдже все они взаимозаменяемы и дополняют друг друга.

Краткий спектр популярных направлений в течении нью-эйдж

Здесь мы сочли познавательным сделать небольшой обзор наиболее распространенных или обладающих примечательными качествами направлений нью-эйджа.

Неоязычество и викканство

Неоязычество как реконструкция языческих верований в западном мире имеет два основных корня. Первый — это течение «фолькхистори», мифологическое поэтическое осмысление истории своего народа и края, случившееся в последней трети XIX века в Европе. Второй — мистические опыты оккультных орденов того же периода, главным образом с древнеегипетским пантеоном, но также и с кельтской низшей и забытой высокой мифологией (проводимые, например, Йейтсом и его соратниками), и даже позже преданные презрению воплощенные в ритуалах фантазии нацистских оккультистов о нордическом мифе и мире. В плодородной для произвольных верований почве нью-эйджа оба корня опростились, зато пошли в рост.

Неоязычество в настоящее время представляет собой два направления: индивидуальные, произвольные верования отдельных людей, способные сочетать представления о различных религиозных и мифологических традициях, воспринимаемых как образный ряд, и групповые верования, сочетающиеся с ритуальной религиозной практикой (с одной стороны — тщательно реконструируемой, с другой — полностью зависящей от влияния и личных воззрений лидера). К последней разновидности относятся неоязыческие общины скандинавского толка (т.н. религия Асатру) и славянские родноверческие общины. Викка — неоязыческая религия современного ведьмовства, которая базируется на фантазиях об эпохе религиозного матриархата и ведовских культах Европы.

Например, скандинавское или славянское неоязычество — это современные представления о древней скандинавской (или же обобщенно славянской) религии, а не непрерывная продолжающаяся традиция. Это объективная реальность. Вопрос в том, на чем строятся современные практики неоязычества. В какой-то степени это всегда будет «личное откровение» лидеров групп или авторов книг. В остальном степень «ньюэйджевости» (как маркера) можно определить по приведенным выше в статье критериям (отношения с судьбой, отношения с миром и т.д.). Например, до какой степени выражена эклектика: в неоязычестве это обычно попытки смешать скандинавскую, славянскую, кельтскую языческие культуры в полном отрицании исторического влияния того же христианства на скандинавские источники и позднее язычество. Также нужно обращать внимание, представляют ли авторы и лидеры групп свои системы аргументированно и выстраивают внятную структуру или же ориентируются лишь на «метод откровения», декларацию, пафос и апломб.

Современные духовные течения, мистика и эзотерика будут иметь те или иные черты нью-эйджа. И с этим следует смириться. Это воздух нашей эпохи. Невозможно выстроить отдельную резервацию, где воздух будет чище и радостнее, тем более на базе сугубо реконструированного духовно-религиозного течения. Однако очищаться от скорлупы нью-эйджа необходимо. Это можно сделать или через ориентацию на оставшиеся достоверные интеллектуально-практические традиции (на настоящий момент в западном мире это традиционная астрология, которая начала возрождаться с середины 1990-х, и сугубо традиционная каббала иудаизма, которая развивается своим ходом — и тоже не без соблазнов нью-эйджа для профанов в виде течения Лайтмана — Берга), или через строительство своих мистико-философских теорий и систем, которые пройдут сквозь огонь и воду обсуждений, дискуссий и опытов времени.

Современное неоязычество — это удел городских жителей, далеких как от традиционной культуры предков, так и от сезонных сельскохозяйственных циклов, которым, тем не менее, придается ключевое значение в реконструкции архаической обрядности. В редких случаях прямолинейная данность образа (сюжета, символа, ритуала) интерпретируется через внутреннюю, интрапсихическую реальность.

К. Кастанеда и его учение

Учение Карлоса Кастанеды было очень популярным в России в 1990-е годы XX века, и хотя оно в настоящее время практически сошло на нет, тем не менее является достойным описания. Легендарным источником «учения тольтеков», посредником при передаче которого объявил себя писатель К. Кастанеда, стал некий старый индеец дон Хуан (и его соратники). Позже к К. Кастанеде присоединились несколько других авторов-женщин, которые поддержали строительство его воображаемого «магического мира». Если начиналась мистификация в модных в эпоху хиппи наркотических откровениях (первая книга вышла в 1968 году), то постепенно она пришла к философскому описанию вселенной, в которой бренная реальность и социальные отношения — ничто, и лишь истинные маги, великие существа, способны преодолеть ограничения этой реальности. Учение обладало изрядным обаянием и привлекало людей молодых и социально/эмоционально неопытных или же более зрелых, но дрогнувших перед кризисом и эпохальным разворотом мира для постсоветского пространства в 1990-х.

Основной целью магической жизни в учении Кастанеды является осознание в противоположность подверженности эмоциям и значимости межличностных отношений; это культ индивидуализма, воли и самоконтроля (при допущении употребления наркотических веществ-галлюциногенов). Среди методов предлагается «стирание личной истории», т.е. отказ от нее; избавление от «чувства собственной важности», т.е. отказ от социальной или личностной самоидентификации (под этим прикрытием происходит подмена реальной социальной идентификации абстрактной формой «мага» в рамках этого учения); прекращение внутреннего диалога, т.е. на самом деле — отказ от реального осознания и рефлексии; «контролируемая глупость», т.е. пренебрежительное и временами инфантильное отношение к любой социальной необходимости; избавление от любых распорядков и правил в рамках борьбы с враждебным «настоящему магу» бренным миром. После смерти родоначальника направления его последователи преподнесли неофитам неисключительную (сравним подобные же верования касательно Любавичского Ребе в современном хасидизме Хабада) легенду о том, что «на самом деле он не умер».

Тантра и телесные практики

Исторически тантра — одно из религиозно-мистических направлений в индуизме, сфокусированное на двуединой (мужеско-женской) природе мира и соответствующими магическими и ритуальными манипуляциями с оными энергиями, доступными человеку. В течении нью-эйдж тантра лишилась всяческого религиозного подтекста и смысла, став синонимом сексуальных (зачастую групповых) опытов, потому мы будем называть ее «неотантра». При этом все возможные опасения или сомнения потенциальных участников разрешаются общими словами и призывами к мировой гармонии. Одним из лозунгов современного нью-эйджа является «принимайте себя таким, каков вы есть». А в данном случае простодушному в духовности, но искушенному в житейском опыте обывателю предлагается относиться к своей сексуальности как самому источнику сакральности, а к себе — как к «мистерии многомерных энергий», что в теории непременно даст мужчине способность доставлять блаженство любой женщине, женщине — получать непрекращающийся оргазм, а всем вместе — почти вечную молодость, а также возможность удовлетворять свои телесные нужды без смущения и обязательств на основе как бескорыстного любопытства, так и материальной заинтересованности. Неотантра зачастую сводится для адептов к идеям «секса для здоровья» и весьма туманным представлениям о покорении неких духовных высот. Однако в определенном смысле тантрические занятия при подходе «секс для здоровья» способны нанести гораздо меньше вреда, чем при отношении к ней как к духовной практике.

Современный акцент на телесном начале в неотантре есть логичное развитие полемики с ортодоксальными религиями, где телесное воспринималось «низким» (по положению в структуре человека) и источником слабостей, переходящих в пороки. Напротив, в неотантризме (как и в большинстве течений нью-эйджа) культивируется восприятие тела как чисто положительного (позитивного) ресурса или даже сакрального источника духовной силы. Основные сомнения и даже враждебность вызывает разум, точнее, та его часть, где располагается критическое мышление. Для сравнения — в ортодоксальных религиях тело может служить базой для духовных упражнений (это обиталище души адепта), поэтому его надо держать в работоспособном состоянии, но и только. Неотантра противоположна христианству (и другим ортодоксальным религиям) в первую очередь из-за потакания чувственной природе человека, из-за идеализации этой природы и привязки духовного совершенствования именно к ней (что нонсенс). Традиционная иерархическая структура человека «чувства — разум — дух» (характерная даже для индусов) в процессе практик неотантры нарушается и искажается. Это возвышение чувственного (животного) начала над разумным (т.е. собственно человеческим), к сожалению, характерно для многих течений нью-эйджа. Кроме того, далеко не все практикующие современную тантру разделяют соответствующие представления о двуединстве мира, поэтому в лучшем случае (когда человеку не наносится вред) тантрические занятия превращены в сексуально окрашенную гимнастику плюс набор упражнений на концентрацию/расслабление.

Симорон и трансерфинг

Симорон — бытовая магия нью-эйджа, веселая игра, в которой все призы настоящие. На примере этого течения мы наблюдаем плавный переход от концентрации на сфере духовного (как попытке противовеса материальной цивилизации) и бывшего трендом дауншифтинга к банальному «наколдовыванию» социального успеха, обращение к адепту, который хочет материальных благ и социальных достижений, но не может или не хочет это реализовать привычными методами. В симороне, трансерфинге и прочих подобных направлениях духовная эволюция вытесняется эволюцией социальной или простым обывательским благополучием. Симорон есть простой набор магических трюков, основанных на идее, что человек — сам кузнец своего счастья. Адепт играет с мирозданием, как с котенком, и в процессе игры получает желаемое. Здесь характерно потребительское отношение к миру. Можно привести в пример распространенные сейчас письма «дорогому мирозданию», в которых люди в шутливой форме высказывают свои желания. Обычно человек действительно обозначает самые важные для него вещи и относится к ним более чем серьезно, но правила игры требуют прикрыть их несерьезной, ироничной формой.

Легкое отношение к жизни и способность положиться на судьбу или на Бога вовсе не является особенностью Симорона и даже, как ни странно, имеет корни в христианстве: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» Однако акцент в христианстве стоит на том, что Бог заботится обо всем сотворенном им. О симоронисте заботится не христианский Бог, а Вселенная или Мироздание (проще говоря — уже не единожды упомянутый безличный Абсолют). Мир в симороне/трансерфинге — что-то вроде площадки для игр и творчества: мироздание заботливо, Абсолют чуть ли не услужлив. Предполагается, что за игры с реальностью, за свои бесконечно генерируемые желания-требования человеку не будет ничего особенно плохого. Мир просто ждет, когда мы захотим жить с ним в гармонии и желать того, что нам предназначено. А предназначено нам, конечно же, все самое лучшее — здоровье, комфорт, самореализация, благосостояние и семейное счастье. Согласно этой вере и не может быть иначе.

Мы неоднократно говорили об отличиях веры в личного Бога (иудаизма, христианства и ислама) и в «безличный Абсолют», потому что они действительно принципиальны. Например, христианину желать себе (т.е. просить у Бога) джип, квартиру и семейный уют не то чтобы зазорно, но излишне, так как подобные желания генерируются чувственной/телесной/животной частью личности и отвлекают от главной цели — стяжания благодати. А вот адепту нью-эйджа желать (просить у Абсолюта) того же самого — вполне нормально и хорошо (так как он, как правило, лояльно относится к пожеланиям чувственной части личности, а про существование благодати не в курсе даже теоретически). Эта будто бы невинная подмена Бога Абсолютом открывает перед человеком невиданные возможности как по переосмыслению массы библейских притч, так и по генерированию материалистических/обывательских желаний. Желать можно практически все что угодно — денег, славы или же домик у моря «с блэкджеком и шлюхами». Ограничений, как правило, только два: во-первых, этический момент (не поощряются цели, которые досаждают другим, т.е. портят «экологию мироздания»), во-вторых, желание должно быть «истинным», то есть именно тем, что и человеку, и Вселенной действительно нужно (здесь есть неслучайное совпадение с Истинной Волей А. Кроули).

Обратная сторона этой медали — восприятие любых событий как дидактических посланий мира (сиречь Бога как Абсолюта): если с тобой случилось что-то плохое, то сам виноват. А поскольку четких правил поведения и этики, взаимоотношений ни с Богом, ни с людьми, ни с социумом в нью-эйдже нет, то вина оказывается исключительно непростой загадкой. Это приводит к бесплодной саморефлексии или бесплодному же чувству вины — вне понимания и принятия правил той самой божественной воли, от которой и зависит награда или наказание человека в структурированных верованиях.

Гуманистическая астрология, или астропсихология

Большинство значимых символических систем так или иначе были переосмыслены в духе идеологии «новой эры» и приспособлены для «расширения сознания», бесед с мирозданием, выявления плохой кармы и прочих увлекательных вещей. В духе теософии астрология была переосмыслена Аланом Лео и уже упоминавшейся нами в начале статьи Алисой Бейли. Модерн-астрология исходит из предположения (вполне теософского и вполне соответствующего духу нью-эйджа), что каждый человек совершает восхождение по лестнице личной эволюции и астролог суть его проводник на этом пути. Д. Радьяр в своей книге «Астрология личности» объясняет причину расхождения «новой астрологии» с традиционной: «Астрология сводилась к обыкновенному предсказанию судьбы и имела дело с конкретными событиями. Но события сами по себе не важны. Важно значение, которое мы им придаем. Только после обретения значения в центре нашей души события становятся реальными. <…> Мы, следовательно, должны знать, каковы мы сами, а не какие события могут с нами случиться»[6]. Это классическое ньюэйджевое смещение акцента с объективной реальности в пользу субъективного восприятия. Возможно, кому-то такое смещение акцентов покажется незначительным, но в астрологии речь идет о смене методологических эпох.

Концентрация на внутреннем мире клиента практически обрекала новых астрологов на попытки породниться с психологией. Подобные усилия предпринимались и Аланом Лео, но самые значимые шаги были сделаны Дейном Радьяром, который использовал теории Юнга для окончательного закрепления за астрологами территорий душевной (духовной) жизни и сопровождения процесса индивидуации: «Гуманистическая астрология по существу имеет дело с проблемами сознания. Она основана на философии сознательного восприятия»[7]. Если астролог прошлого выдавал информацию, отталкиваясь от практического запроса, то астролог новой формации способен (должен хотя бы попытаться) подвести почти любой, даже самый практический запрос к проблеме самосовершенствования клиента и необходимости покорения новых духовных уровней.

Потеря христианством своих позиций сделала неизбежным забвение религиозных основ старой астрологии. Разрыв с христианством и изменение стиля мышления сделали создателей новой астрологии совершенно невосприимчивыми к сути астрологических принципов, завязанных на теологию. В движениях небес до А. Лео и Д. Радьяра видели промысел Бога, а изучение астрологии всегда предполагало стремление познать божественную волю. Посему замена личного Бога Абсолютом, включение в астрологическую работу новых понятий (заимствованных из теософии и теорий К. Г. Юнга), концентрация на внутреннем мире и личной эволюции — все это действительно сильно изменило и идеологию, и методологию подхода.

Традиционализм как «правое» течение нью-эйджа

На первый взгляд, традиционализм не только не находится в русле нью-эйджа, но и противостоит ему как одной из разрушительных тенденций западного мира. Вместе с тем традиционализм есть течение вполне современное, имеющее к традициям очень опосредованное отношение и, более того, находящееся целиком в русле постмодернизма и родственное нью-эйджу. Почти все течения нью-эйджа предполагают значительную степень личной свободы своих членов и плохо организованы. Традиционализм также совершенно не бросает вызов атомарному обществу, а фактически аккуратно встраивается в него. Интересно в нем, однако, то, что он возвращает нас к понятию объективной истины. Основателем учения считается французский мыслитель Рене Генон.

Центральными идеями упомянутой традиции являются:

1. Отрицание идей социальной эволюции. Согласно Генону, человечество не развивается, а деградирует. Идеализация т.н. «примордиальной традиции» и связанного с нею своеобразного «золотого века», когда духовный смысл пронизывал все сферы человеческого существования. Тема исторического развития человечества раскрывается с помощью индийского цикла Мантавары, когда изначальная духовность с течением тысячелетий приходит в упадок и в конце Кали-юги (современного периода) угасает окончательно[8].

2. Понятие сакрального (противоположность современному и профаническому), роль духовности не как чувственной, а как интеллектуальной идеи.

3. Возврат к вопросу смысла существования человека и человечества и к определяющей роли религии в понимании предназначения. Традиционализм в некотором роде реабилитирует религию, утверждая, что в идеале не религиозные истины должны адаптироваться к требованиям светского общества, а совсем наоборот. Такая постановка вопроса сама по себе есть вызов современным тенденциям и обществу потребления (а следовательно — всему современному экономическому устройству).

4. Идеализация Востока и восточных цивилизаций (в частности, индийской, кроме того, другой экзотики, вроде суфийской традиции). Здесь интересно то, что, как мы уже говорили, многое в учении Блаватской было заимствовано именно из индийской культуры, а экзотические верования являются основным образовательно-идеологическим кормом последователей нью-эйджа.

5. Понятие ценности иерархического устройства мира, выделение элит как движущей силы общества — в пику современному «демократическому», декларирующему всеобщее равенство мироустройству. Из этого и частично предыдущего пункта вытекает принятие и идеализация кастовой системы (как продолжение ценности иерархии), наделение ее сакральным смыслом. И, несмотря на кажущийся дикий консерватизм (реально существующая кастовая система в Индии является атавизмом), эта идея Генона нам представляется всего лишь оригинальной вариацией ньюэйджевской идеи «духовных уровней». Прежде всего потому, что он делает упор не на наследование ребенком принадлежности к варне родителей (как это происходит в реальности), а на некое «внутреннее соответствие» человека.

6. Провозглашение единой для всех людей истины как цели всякого подлинного познания. Это примечательно на фоне того, что понятие истины сейчас окончательно отторгнуто наукой с одной стороны и совершенно обесценено релятивизмом нью-эйджа с другой.

7. Возвращение божественному (надчеловеческому) главной роли в системе ценностей и отрицание этической модели «светского гуманизма», на которую сейчас опирается западное общество. Человек и его желания, его свобода и творчество не могут быть центром мира или вершиной иерархии ценностей, ибо божественное (надчеловеческое) несравненно важнее. Отсюда следует критика индивидуализма и субъективизма.

Теоретически традиционализм довольно далеко отстоит от основной линии нью-эйджа, иногда конфликтует с последним и враждебен теософии. Однако на практике мы видим несколько иное. Если вернуться к основным положениям теории Блаватской, которые мы перечисляли выше, то можно заметить совпадения в ключевых пунктах. Как и теософы, традиционалисты опираются на личный эзотерический опыт (что делает бунт против индивидуализма и субъективизма современности как минимум лишенным смысла). Также они придерживаются идеи сущностного единства религий, что приводит их к мысли о тождественности символов и побуждает к смелым выводам в этой области: «…во всех случаях, когда мы имеем дело с остатками исчезнувших цивилизаций, невозможно понять их действительное значение иначе, чем через сравнение их с аналогичными элементами живых традиций. И это верно даже по отношению к Средневековью, многие элементы которого полностью потеряли смысл для современного Запада. Только через установление контакта с живыми традициями можно воскресить то, что еще способно возродиться, и это, как мы постоянно подчеркиваем, одна из величайших услуг, которые может оказать Восток Западу»[9].

Метод откровения (и произвольного толкования оного) также фактически признан в традиционалистской среде, при том что не существует религиозной общины или признанных авторитетов, способных отделить «истинные» откровения от фантазий. О таком важнейшем факторе, как включенность интеллектуального стиля нью-эйджа в новейшую традицию постмодернизма, было упомянуто вначале. Р. Генон и его последователи точно так же, с характерной для постмодернизма вольностью, обращаются с большими отрезками истории разных культур, приводят в пример артефакты разных веков и цивилизаций по всему земному шару, заимствуют идеи из разных религиозных систем с единственной целью — доказать существование «примордиальной традиции». Разумеется, доказать это невозможно, но можно убедить читателя, что его личный эзотерический опыт обязательно должен на нее указать и явить ее реальность. Если же допустить, что изначальная традиция никогда не существовала либо существовала в совершенно ином виде (как это делают добросовестные исследователи), тогда положения становится иллюзорными и бессмысленными. Поразительным образом реальная историческая картина благословенной древности традиционалистов никогда не интересовала — и в этом патриархатные идеологи родственны экзальтированным «мистическим феминисткам» от неоведьмовства, Викки, которая идеализирует некий «сакральный матриархат» древности.

Однако здесь нам хочется сказать и о положительном значении традиционализма, течения живого и интересного. Во-первых, надо отметить попытки сформировать новую ценностную модель, идущую не от потребностей чувственной человеческой природы, а от божественного замысла. Во-вторых, очень смелым в рамках нью-эйджа является утверждение понятия истины, единой для всех людей. В-третьих, четкое разделение человеческого и божественного, с установлением главенства последнего, также характерно разве что для ортодоксальных авраамических религий. Традиционализм, таким образом, идет вразрез с крайним конформизмом нью-эйджа, добиваясь изменения ценностей с учетом традиций, бросая вызов главенству светского гуманизма и всему обществу, нацеленному на потребление материальных благ и непрерывное повышение «уровня жизни».

Заключение

Подведем некоторые итоги воцарения идеологии нью-эйдж в духовной сфере Запада. Во-первых, ее попытка уравновесить и «исправить» материализм западной цивилизации совершенно провалилась. Само движение из-за своей фрагментарности и конформизма оказалось способным занять почти все постхристианское пространство (что само по себе поражает), но самым видимым его достижением стало создание насквозь коммерческой «духовно-развлекательной» индустрии. Спрос на духовность действительно был значительным, и это вышло боком — у всех значимых учений появлялись лайт-версии, которые, быстро распространяясь, уничтожали саму возможность какого-либо развития и роста. В этом не было бы большой беды (в конце концов, многие религии воспринимаются массами в облегченной форме), если бы не отрицание понятия истины и ориентация сугубо на внутренний мир индивидуума, предопределившие невозможность формирования интеллектуальной/духовной элиты. При ориентации на массового потребителя данное обстоятельство понизило планку производимого интеллектуального (не говоря о духовном!) продукта до неприличного. Механизмы этого мы не будем перечислять, просто заметим, что при категорическом отрицании институциональных посредников (в лице религиозных институтов и их служителей, например) в нью-эйдже допускаются и даже приветствуются посредники информационные. Сведения о традиционных религиях и учениях (христианстве, каббале, индуизме) адепт получает в переосмысленном и «адаптированном» виде.

Из мейнстрима течения вымываются фундаментальные вещи в угоду модной общественной практике — например, если понимание важности объективной истины еще проскакивало в сочинениях Блаватской и Рерихов, то уже сейчас в среде нью-эйджа (за исключением традиционализма) лишь подозрение в «претензиях на истину» воспринимается как тяжкое оскорбление. Если истины нет, то ее нельзя исказить, а следовательно, и нет разницы в источниках информации, и все мнения одинаково ценны, и все люди одинаково правы. Не в этом ли залог Мировой Гармонии и спокойной жизни в политкорректном обществе? В целом это обеспечивает новым религиям невиданную широту охвата, но никак не высоту полета.

Во-вторых, нью-эйдж, вместо того чтобы противостоять атомизации общества, напротив, усиливает эту тенденцию, способствует духовной и социальной отчужденности. Группа может держаться за счет преданности учителю (основателю новой традиции) и/или за счет организационно-коммерческой составляющей, когда объединение дает возможность реализоваться амбициозным участникам. Горизонтальные социальные связи крайне слабы, а их функциональность неочевидна, поскольку, к примеру, обсуждая свой персональный опыт, адепт почти гарантированно сталкивается с отсутствием общих критериев и терминологической путаницей.

Новая Эра обещала очень много в начале своего появления, но в результате оказалась для Запада теми самыми широкими вратами, что ведут на погибель: религии, сформировавшие культуру и цивилизацию Запада (иудаизм и христианство), были отвергнуты, но взамен не предложено ничего сколько-нибудь существенного. По-прежнему нечего противопоставить прекрасно подготовленным идеологам ислама, кроме устаревших идеалов Просвещения и светской этики (в более современном варианте — т.н. прав человека). Но перед лицом религиозного фундаментализма все это выглядит как минимум сомнительно, ибо человек, отвергающий Бога как высшую ценность, в этой религии изначально ущербен и не воспринимается как равный. Благодаря экономике и мощной цивилизационной модели превосходство Запада удерживается, однако в духовном отношении он превращается в банкрота, в языческий (в значении идолопоклонничества) мир, разобщенный и уязвимый.

В-третьих, нью-эйдж совершенно ничего не может противопоставить существующей экономической системе. При всей широте распространения, это идеологическое и духовное течение не производит никаких социально-экономических перемен, а, напротив, поощряет интроверсию и социальную пассивность при активном развитии духовно-развлекательной индустрии (несколько более выгодно смотрятся на этом фоне, пожалуй, только неоязычники со своей экологической направленностью). Отдельные экологические движения под влиянием нью-эйджа стали заложниками всеобщей фрагментарности направления: берутся спасать дельфинов, обезьян, тигров и бездомных кошечек (которых, конечно же, необходимо опекать и защищать), избегая системных действий против нынешней экономической модели, губительной для всей экосистемы планеты. И в этом отношении опять же можно посетовать на отсутствие интеллектуальной/духовной элиты в нью-эйдже, способной обозначить проблему и выработать общий курс. Проблема в том, что подавляющее большинство адептов направления — это городские жители благополучных стран, и они крепко завязаны на существующую систему, обрекающую не только Запад, но и весь мир на дальнейший самоубийственный рост потребительских рынков, где откровения, магические умения и телесные практики продаются не менее бойко, чем игровые приставки и автомобили.

Кроме того, среди не упомянутых в данной работе идеологических источников нью-эйджа необходимо вспомнить следующие: христианство с идеей «педагогической роли мироздания»; левые политические движения, которые дали значимость мнения меньшинства; феминистские и постфеминистские течения, которые дали идеологию сакрального матариархата, культа священности женской природы и женского тела; наркотическая и сексуальная революция хиппи; а также масс-культура с ее требованиями упрощенного материала. В сочетании с уже описанным и давно выстраданным этапом секуляризации сознания в западном обществе, развитием принципов индивидуализма в культуре и постмодернизма в когнитивном стиле эпохи они и подарили нам современный мир нью-эйджа, в котором даже ортодоксия становится более поверхностной и суеверной, идя на поводу или оказываясь плотью от плоти толпы в океане импорта религий и глобализации верований.

Таким образом, итоги получаются очень неутешительные. У нью-эйджа не вышло создать на Западе новую жизнеспособную религию, а получилось породить множество маленьких учений и культов, которые не то что ислам, но и порядком пострадавшее от предшественников нью-эйджа христианство не рассматривают всерьез ни в интеллектуальном, ни в духовном, ни даже в институциональном плане. Банкротство ключевых идей направления понемногу становится очевидным все большему числу людей, так или иначе причастных к этой мегарелигии. Вряд ли имеет смысл ждать какого-либо нового разворота, который шел бы вразрез с уже существующими тенденциями. Нью-эйдж, разумеется, способен существовать еще неограниченно долго — до тех пор, пока не появится внятная альтернатива, зиждущаяся совсем на иных принципах. Нельзя предугадать, будет ли это экспансия исламской идеологии или новая реформация в христианстве, или совершенно иное религиозное движение. Второго шанса на неторопливое эволюционное развитие духовной сферы Западу наверняка не представится, а намечающийся крах имеющейся экономической модели может стать тем самым моментом истины.

[2] Блаватская Е.П. Разоблаченная Изида. — М.: Аст, 1999.

[3] Гинзбург В. Разум и вера // Вестник Российской Академии Наук, 1999, том 69, №6 — http://atheism.ru/library/Ginzburg_1.phtml

[4] Ковельман А.Б. Толпа и мудрецы Талмуда // Эллинизм и еврейская культура. — М.: Мосты культуры/Гешарим, 2007. — с. 35.

[5] Бейли А. Трактат о Семи лучах. — М.: Амрита — Русь, 2007–2011.

[6] Радьяр Д. Астрология личности. — М.: Антарис, 1991.

[7] Радьяр Д. Астрология как карма-йога // http://lib.druzya.org/Astrology/Rudhyar/.view-astro-karma.txt.full.html

[8] Генон Р. Кризис современного мира. — М.: Эксмо, 2008.

[9] Генон Р. Кризис современного мира. — М.: Эксмо, 2008.

(с) Галина Бедненко, Юлия Косорукова, 2013

https://www.facebook.com/halina.bednenko

https://www.facebook.com/2astrology/ — Совместный проект 2astrology